II

На террасе собралось все женское общество. Они и вообще любили сидеть там после обеда, но нынче там было еще и дело. Кроме шитья распашонок и вязанья свивальников, которым все были заняты, нынче там варилось варенье по новой для Агафьи Михайловны методе, без прибавления воды. Кити вводила эту новую методу, употреблявшуюся у них дома. Агафья Михайловна, которой прежде было поручено это дело, считая, что то, что делалось в доме Левиных, не могло быть дурно, все-таки налила воды в клубнику и землянику, утверждая, что это невозможно иначе; она была уличена в этом, и теперь варилась малина при всех, и Агафья Михайловна должна была быть приведена к убеждению, что и без воды варенье выйдет хорошо. Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными по локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня, чувствуя, что на нее, как на главную советчицу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята другим и не интересуется малиной, говорила о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню. — Я на дешевом товаре всегда платья девушкам покупаю сама, — говорила княгиня, продолжая начатый разговор... — Не снять ли теперь пенки, голубушка? — прибавила она, обращаясь к Агафье Михайловне. — Совсем тебе не нужно это делать самой, и жарко, — остановила она Кити. — Я сделаю, — сказала Долли и, встав, осторожно стала водить ложкой по пенящемуся сахару, изредка, чтоб отлепить от ложки приставшее к ней, постукивая ею по тарелке, покрытой уже разноцветными, желто-розовыми, с подтекающими кровяным сиропом, пенками. «Как они будут это лизать с чаем!» — думала она о своих детях, вспоминая, как она сама, бывши ребенком, удивлялась, что большие не едят самого лучшего — пенок. — Стива говорит, что гораздо лучше давать деньги, — продолжала между тем Долли начатый занимательный разговор о том, как лучше дарить людей, — но... — Как можно деньги! — в один голос заговорили княгиня и Кити. — Они ценят это. — Ну, я, например, в прошлом году купила нашей Матрене Семеновне не поплин, а вроде этого, — сказала княгиня. — Я помню, она в ваши именины в нем была. — Премиленький узор; так просто и благородно. Я сама хотела себе сделать, если бы у нее не было. Вроде как у Вареньки. Как мило и дешево. — Ну, теперь, кажется, готово, — сказала Долли, спуская сироп с ложки. — Когда крендельками, тогда готово. Еще поварите, Агафья Михайловна. — Эти мухи! — сердито сказала Агафья Михайловна. — Все то же будет, — прибавила она. — Ах, как он мил, не пугайте его! — неожиданно сказала Кити, глядя на воробья, который сел на перила и, перевернув стерженек малины, стал клевать его. — Да, но ты бы подальше от жаровни, — сказала мать. — A propos de Варенька1, — сказала Кити по-французски, как они и все время говорили, чтоб Агафья Михайловна не понимала их. — Вы знаете, maman, что я нынче почему-то жду решения. Вы понимаете какое. Как бы хорошо было! — Однако какова мастерица сваха! — сказала Долли. — Как она осторожно и ловко сводит их... — Нет, скажите, maman, что вы думаете? — Да что же думать? Он (они разумели Сергея Ивановича) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уже не так молод, но все-таки, я знаю, за него и теперь пошли бы многие... Она очень добрая, но он мог бы... — Нет, вы поймите, мама, почему для него и для нее лучше нельзя придумать. Первое — она прелесть! — сказала Кити, загнув один палец. — Она очень нравится ему, это верно, — подтвердила Долли. — Потом второе: он такое занимает положение в свете, что ему ни состояние, ни положение в свете его жены совершенно не нужны. Ему нужно одно — хорошую, милую жену, спокойную. — Да, уж с ней можно быть спокойным, — подтвердила Долли. — Третье, чтоб она его любила. И это есть... То есть это так бы хорошо было!.. Жду, что вот они явятся из леса, и все решится. Я сейчас увижу по глазам. Я бы так рада была! Как ты думаешь, Долли? — Да ты не волнуйся. Тебе совсем не нужно волноваться, — сказала мать. — Да я не волнуюсь, мама. Мне кажется, что он нынче сделает предложение. — Ах, это так странно, как и когда мужчина делает предложение... Есть какая-то преграда, и вдруг она прорвется, — сказала Долли, задумчиво улыбаясь и вспоминая свое прошедшее со Степаном Аркадьичем. — Мама, как вам папа сделал предложение? — вдруг спросила Кити. — Ничего необыкновенного не было, очень просто, — отвечала княгиня, но лицо ее все просияло от этого воспоминания. — Нет, но как? Вы все-таки его любили, прежде чем вам позволили говорить? Кити испытывала особенную прелесть в том, что она с матерью теперь могла говорить, как с равною, об этих самых главных вопросах в жизни женщины. — Разумеется, любила; он ездил к нам в деревню. — Но как решилось? Мама? — Ты думаешь, верно, что вы что-нибудь новое выдумали? Все одно: решилось глазами, улыбками... — Как вы это хорошо сказали, мама! Именно глазами и улыбками, — подтвердила Долли. — Но какие слова он говорил? — Какие тебе Костя говорил? — Он писал мелом. Это было удивительно... Как это мне давно кажется! — сказала она. И три женщины задумались об одном и том же. Кити первая прервала молчание. Ей вспомнилась вся эта последняя пред ее замужеством зима и ее увлечение Вронским. — Одно... это прежняя пассия Вареньки, — сказала она, по естественной связи мысли вспомнив об этом. — Я хотела сказать как-нибудь Сергею Ивановичу, приготовить его. Они, все мужчины, — прибавила она, — ужасно ревнивы к нашему прошедшему. — Не все, — сказала Долли. — Ты это судишь по своему мужу. Он до сих пор мучается воспоминанием о Вронском. Да? Правда ведь? — Правда, — задумчиво улыбаясь глазами, отвечала Кити. — Только я не знаю, — вступилась княгиня-мать за свое материнское наблюдение за дочерью, — какое же твое прошедшее могло его беспокоить? Что Вронский ухаживал за тобой? Это бывает с каждою девушкой. — Ну, да не про это мы говорим, — покраснев, сказала Кити. — Нет, позволь, — продолжала мать, — и потом ты сама не хотела мне позволить переговорить с Вронским. Помнишь? — Ах, мама! — с выражением страдания сказала Кити. — Теперь вас не удержишь... Отношения твои и не могли зайти дальше, чем должно; я бы сама вызвала его. Впрочем, тебе, моя душа, не годится волноваться. Пожалуйста, помни это и успокойся. — Я совершенно спокойна, maman. — Как счастливо вышло тогда для Кити, что приехала Анна, — сказала Долли, — и как несчастливо для нее. Вот именно наоборот, — прибавила она, пораженная своею мыслью. — Тогда Анна так была счастлива, а Кити себя считала несчастливой. Как совсем наоборот! Я часто о ней думаю. — Есть о ком думать! Гадкая, отвратительная женщина, без сердца, — сказала мать, не могшая забыть, что Кити вышла не за Вронского, а за Левина. — Что за охота про это говорить, — с досадой сказала Кити, — я об этом не думаю и не хочу думать... И не хочу думать, — повторила она, прислушиваясь к знакомым шагам мужа по лестнице террасы. — О чем это: и не хочу думать? — спросил Левин, входя на террасу. Но никто не ответил ему, и он не повторил вопроса. — Мне жалко, что я расстроил ваше женское царство, — сказал он, недовольно оглянув всех и поняв, что говорили о чем-то таком, чего бы не стали говорить при нем. На секунду он почувствовал, что разделяет чувство Агафьи Михайловны, недовольство на то, что варят малину без воды, и вообще на чуждое щербацкое влияние. Он улыбнулся, однако, и подошел к Кити. — Ну что? — спросил он ее, с тем самым выражением глядя на нее, с которым теперь все обращались к ней. — Ничего, прекрасно, — улыбаясь, сказала Кити, — а у тебя как? — Да втрое больше везут, чем телега. Так ехать за детьми? Я велел закладывать. — Что ж, ты хочешь Кити на линейке везти? — с упреком сказала мать. — Да ведь шагом, княгиня. Левин никогда не называл княгиню maman, как это делают зятья, и это было неприятно княгине. Но Левин, несмотря на то, что он очень любил и уважал княгиню, не мог, не осквернив чувства к своей умершей матери, называть ее так. — Поедемте с нами, maman, — сказала Кити. — Не хочу я смотреть на это безрассудство. — Ну, я пешком пойду. Ведь мне здорово. — Кити встала, подошла к мужу, и взяла его за руку. — Здорово, но все в меру, — сказала княгиня. — Ну что, Агафья Михайловна, готово варенье? — сказал Левин, улыбаясь Агафье Михайловне и желая развеселить ее. — Хорошо по-новому? — Должно быть, хорошо. По-нашему, переварено. — Оно и лучше, Агафья Михайловна, не прокиснет, а то у нас лед теперь уж растаял, а беречь негде, — сказала Кити, тотчас же поняв намерение мужа и с тем же чувством обращаясь к старухе. — Зато ваше соленье такое, что мама говорит, никогда такого не едала, — прибавила она, улыбаясь и поправляя на ней косынку. Агафья Михайловна посмотрела на Кити сердито. — Вы меня не утешайте, барыня. Я вот посмотрю на вас с ним, мне и весело, — сказала она, и это грубое выражение с ним, а не с ними тронуло Кити. — Поедемте с нами за грибами, вы нам места́ покажете. — Агафья Михайловна улыбнулась, покачала головой, как бы говоря: «И рада бы посердиться на вас, да нельзя». — Сделайте, пожалуйста, по моему совету, — сказала старая княгиня, — сверху положите бумажку и ромом намочите: и безо льда никогда плесени не будет.
1 Кстати о Вареньке (франц.).
159/239
© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.
©1996—2024 Алексей Комаров. Подборка произведений, оформление, программирование.
Яндекс.Метрика